Сестра прислала мне посылку.
До этой были еще две. От первой мне ничего не перепало, пацаны в две секунды все расхватали. От второй успел урвать карамельку и бублик. Эту я пошел есть в посылочную. Главной там была добрая, но толстая тетка Ира Моисеевна. Когда она шла, была похожа на бегемота.
У нее был помощник Лева Вольф. Лева вскрывал посылки и подвороввывал продукты для воров и рогов. Лева был тихим и не борзым.
Сестра прислала мне сладости, чеснок и банку компота. Две чесночины взяла Ира Моисеевна:
— Можно?
— Конечно,- я махнул головой.
А Лева не сводил глаз с компота.
— Глаз, давай махнемся, ты мне компот, а я тебе банку сгущенки.
Я согласился, ведь Лева мог взять банку и без моего разрешения.
В посылочной кроме меня был Арон Фогель.
Чуть погодя подошел Малек. Малек ел в основном из моей посылки и Арона. Мы тоже могли есть из его посылки.
Я взял немного сладостей для Антона и вышел из посылочной.
Воры, как и договорились на сходке, выдергивали шустряков и дуплили их, выбивая признания. Мной занялся Каманя.
Он выловил меня на работе и стал спрашивать, как мои дела, успехи.
Я отвечал, что все нормально. А Каманя все докапывался, насколько нормально. Я не понимал, чего он хочет от меня.
— Да тебя не зря звали Хитрым.
Каманя показал мне на тиски и спросил, знаю ли я для чего это приспособление? Я утвердительно кивнул, не понимая куда он клонит.
Каманя разжат тиски и велел мне сунуть руку. Я подумал и сунул левую. Ребята работали и делали вид, что ничего не видят. Каманя сжимал тиски.
— Больно, хватит,- еле слышно сказал я.
— Если затяну чуть сильнее, у тебя кости поломаются. Хитрый Глаз, ты же не идиот, правда?
— Не идиот.
Каманя разжал тиски, я вытянул руку.
— Давай, колись. Сколько уже работаешь на Канторовича?
— Ни на кого я не работаю.
Каманя еще дважды повторил свой вопрос и я также ему ответил. Он дал мне пару минут хорошо подумать. Я думал, но что я мог сказать кроме правды? Ведь я не врал.
Через две минуты Каманя велел сунуть в тиски руку, но не левую, а правую, зажав ее в кулак. По мере того, как он затягивал тиски, мой кулак сначала разжался, затем, ладонь стала сворачиваться пополам. Сначала я терпел, потом сказал, что больно.
— Фигня. Самое прикольное впереди,- улыбался Каманя.- Значит любишь песни, слушал, как я пою?
— Да.
— А еще что слушал?
— Ничего.
— Да, лишнего мы не базарили…Но ты всю дорогу рядом крутился…
Было нестерпимо больно. Каманя все туже закручивал тиски, еще немного и захрустят кости. Теперь еще и рука будет изуродована.
— Не могу больше терпеть, Каманя. Я правду говорю.
— Давай, Глаз, раз любишь песни, спой нам, а мы послушаем,- издевался Каманя, не переставая по чуть-чуть подкручивать тиски.
Я потихоньку запел песню, по щекам текли слезы.
— А теперь говори, на кого работаешь? Признавайся, а то закручу со всей силы, и нет у тебя руки. Хочешь этого?
Я умолял Каманю поверить мне, что ни на кого не работаю. Он ослабил тиски.
— Иди, подумай. Вечером в кочегарке сунем руку в топку, тогда сразу признаешься.
Я с ужасом ожидал вечера.
Когда стемнело, пришел Игорь.
— Идем.
Игорь- кент Маха, привел меня в туалет. Там были воры Кот и Монгол. Они стали вытягивать из меня признания. Я клялся, что не работаю на Канторовича. Тогда они стали ставить мне моргушки. На третьей моргушке я забалдел и чуть не вырубился. Дали передохнуть и продолжили ставить моргушки одну за другой.
— Зуу-у-у-б,- я приложил ладонь к щеке.
— Ладно, вали, завтра в кочегарке поговорим.
В отряде я прощупал все зубы. Вроде все целые, а больно, сил нет терпеть.
Говорят, что парней, побывавших в Одляне, не берут в армию. У них отбиты все внутренности. А многие ребята мечтали о военной карьере.
